«Фотография… она поражает своей безграничностью и непредсказуемостью, — говорит Катя Сытник, — и чем дольше живу фотографией, тем больше в этом убеждаюсь. И речь не только о загадочных процессах, происходящих при ручной печати, но и о развитии фотографии в целом. Скажи фотографу лет десять назад, что он сможет без пленки, нажав кнопку, мгновенно получить изображение, — он, естественно, не поверил бы. А ведь когда-то и пленок не было. Когда-то не знали, как сохранить полученное изображение. А что будет еще через … лет? Фотоаппарат-робот? Ты что-то видишь, моргаешь, запечатлевая, а он сразу выдает картинку: гармоничная связь аппарата и живой материи.
Таинство фотографии в ее храме — в красной комнате. Попадаешь туда — и все остальное исчезает. Только изображение и ты. И беспрерывное взаимодействие. Взаимодействие с большой буквы.
Для меня создание фотографии — материализация мыслей, желание сделать ощутимым то, что сделать таковым невозможно. Я ищу в фотографии красоту и гармонию, которых нет во мне. Процесс создания изображения действительно двухсторонний, я раскрываюсь ему (и процессу, и изображению), и в ответ фотография каждый раз, непредсказуемо реагируя на мои действия, раздвигает границы (не)возможного преображения картинки. Эмульсия превращается в тончайшую паутину, и поверх изображения, остающегося под ней, в итоге уже на обычном листе бумаги, она собою создает новый образ, никоим образом не связанный с тем изображением, которое она как светочувствительный слой, приняв, пропустила через себя, позволив ему остаться „репринтом” на бумаге. Иногда же, сохраняя изображение, экспонируемое на нее, эмульсия движется по листу исходной картинкой, искажая ее первоначальные формы, растягивая, сжимая, преобразуя. Черно-белая фотография обнаруживает в себе цвета и оттенки, которых в ней быть не должно. И я говорю не только о сверкающем серебре, находящемся в основе фотобумаги, которое поднимается на поверхность, превращая изображение в нечто совершенно отличное от того, что ты увидел сначала воочию, потом, восхитившись (ужаснувшись, влюбившись) захотел удержать, увидел в видоискатель и потом уже на негативе. Конечно, ты поймал картину, но она будет жить своей жизнью. Цвета, появляющиеся на фотографии, действительно непредсказуемы, оттенки золотого („Ты что, посыпаешь фотографии золотой пылью?” — „Да, ездила пару лет назад на Аляску, привезла немного, вот теперь посыпаю, ну и нефтью поливаю тоже”.), прорывающиеся сквозь него фиолетово-синий, темно-красный, серо-синий, желтый. Цвета изображения, прошедшего сквозь эмульсию и оставшегося на поверхности листа, столь же различны, как и те, что проявляются на задерживающемся на(в) эмульсии изображении.
Для меня создание фотографии — очень интимный, внутренний процесс, начиная от увиденной картины в жизни и заканчивая получением ее же в виде изображения уже в другой реальности, реальности фотографической. Самарин говорил, что „в любом, даже случайном фотографическом изображении скрываются тайные знаки человеческого присутствия”, он считал, что светочувствительные материалы — пленка, фотобумага, фотоизображение — „запечатлевают не только наше физическое присутствие в трехмерном пространстве этого мира, но и метафизическое присутствие (или отсутствие)”. Мне близка его идея, но только я сомневаюсь насчет знаков человеческого присутствия. Получая такие непредсказуемые результаты, не стоит ограничиваться только тем, что нам известно. Но в тоже время я не знаю, чьи это следы. Пока.
Если я снимаю кого-то, модель для меня очень важна. Я не могу снимать (делать настоящие фотографии) неинтересную мне личность. В том же случае, когда я работаю с кем-то мне не очень (или совсем не) знакомым, я интуитивно чувствую, подходит он(а) мне для съемки или нет. И незнакомых моделей всегда выбираю сама. И так как для меня это действительно очень серьезный процесс — съемки и работы с моделью, — я много получаю от него, но и много беру, я считаю, что в первую очередь на изображение имеют право модели и всегда стараюсь отдать им карточки (в первую, после себя, очередь, эгоистично, конечно же, расставляя приоритеты).
Печалит тот факт, что в фотографии сейчас количество убивает качество. Количество выставок… а интересных из них? Количество фотографов… а настоящих среди них? Тревожит наличие цензуры. В советское время всего боялись, того же Самарина первый раз арестовали за обсуждение проблем современного искусства после выставки Пикассо в Эрмитаже (1956), а теперь больше конкретики — мол, Ушков, например, своими работами „порочит имидж России”. Это было бы смешно, если бы не было столь… реально».
