Рождение человековещи. Китайский фотоавангард

Двадцатый век, распутывая хитросплетения кодов, смыслов и знаков, пришел к неожиданному, простому и несколько пугающему выводу: не человек говорит на языке, а язык «проговаривает» человека. Знаковая система определяет мышление человека, оставляя ему лишь небольшое пространство для якобы свободного маневра. Попытки свести все многообразие языковых и культурных кодов к одной универсальной структуре себя не оправдали.  Произошло очередное столкновение птоломеевского и коперниканского. И человек в очередной раз был вынужден подвинуться из незыблемого центра на периферийную орбиту. С иллюзией неограниченной интеллектуальной свободы и объективности пришлось расстаться. Это событие принято называть «лингвистическим переворотом» и в наибольшей степени оно отразилось в научной сфере, хотя и в искусстве оно породило постмодерн как бесконечную игру с перемешиванием кодов.

Двадцать первый век подводит человека к еще одному неожиданному перевороту, на этот раз в социальной и эмоциональной сфере. Кратко его суть можно сформулировать так: не человек создает и использует вещи, а вещи создают и используют человека. Причем процесс этот намного глубже чем простая и не новая уже коллизия «быть или иметь». Скорее речь идет о том, что человек постепенно превращается в манифестацию собственных вещей, в некоторый новый гибридный субъект, в человековещь. 

Не заметить эту трансформацию на самом деле довольно трудно, поэтому она достаточно ярко отражена в современном искусстве. Особенно это показательно на примере современной китайской авангардной фотографии. Для нее образ человековещи становиться центральным и сквозным.

Есть три причины, по которым образ человековещи в китайском фотоавангарде особо интересен. Первая причина: «everything is made in China». Большая часть вещей в мире производится в Китае, вся страна — огромная фабрика, существующая в контексте непрерывного производства.

Вторая причина: прорыв в мир консьюмеризма для китайского общества, впрочем как и для российского, явление относительно новое и потому остро воспринимаемое.

Третья и главная причина: китайцы могут это явление отражать более-менее беспристрастно. У европейцев и американцев, воспитанных на идее индивидуализма, свято верующих в собственную уникальность, процесс появления человековещи (в том случае, когда на нем вообще акцентируется внимание) вызывает реакцию остро негативную и почти истеричную как покушение на свободу. Китайцы, лишенные столь обостренного индивидуализма, способны этот процесс просто зафиксировать и описать.


В творчестве китайских фотографов можно увидеть разные преломления единого образа человековещи: человек, затерянный среди огромных вещей, человек-винтик, человек-игрушка, человек-манекен. Особенно сильны образы просто вещей, сомодавлеющих и абсолютно самодостаточных, вещей существующих не для людей, помимо людей, и, как может показаться, вместо людей. Эти фотографии не имеют ничего общего ни с жанром пейзажа, ни с жанром натюрморта, это скорее очень специфические портреты.

Формальные изобразительные средства китайского фотоавангарда во многом сходны со средствами традиционной китайской живописи: композиции-орнаменты, характерные для жанра «гор и вод», смысловое масштабирование объектов, плоскостная передача пространства, - создают особую символическую структуру снимка. Китайская фотография, как это не парадоксально для визуального сообщения, намного более текстуальна, чем европейская. Для европейского искусства, даже концептуального, фотография – в первую очередь пластический факт, поэтому в европейском искусстве так много внимания уделяется формообразованию, стилю. В китайском искусстве грань между текстом и изображением не столь очевидна, что, по-видимому, связанно с иероглифической системой письма, интегрирующей текстуальное и визуальное начало. Этот текстуальный характер фотографий значительно заостряет напряжение от восприятия человековещи. Перед зрителем предстает обнаженная внутренняя структура человековещизма, лишенная какой-то специфической эстетической или антиэстетической формальной интерпретации. Находящийся под напряжением провод смысла (или бессмысленности) лишен разноцветной изляции, и потому довольно сильно бьет током.

Характерно, что образ человековещи настолько силен, что воплощается не только в арт-фотографии, но и в фотожурналистике. На World Press Photo 2009 победили две серии китайских авторов, построенные на этом образе: серия, в которой известные кадры военных фотографов воспроизводятся при помощи игрушечных солдатиков, и серия “Олимпийские игры по телевизору”, в которой герои-спортсмены всего лишь незначительный элемент на экране. 

Есть в работах китайских фотографов и мотив сопротивления человековещизму, столь для нас понятный и близкий, однако он не занимает центрального места, что вызывает рефлекторный страх и дискомфорт при просмотре.



Итак, китайская авангардная фотография дает хирургически холодную и беспристрастную возможность заглянуть в глаза человековещи. Просто заглянуть без восторженности и преклонения. Без истерики и обличительного пафоса. 
Просто заглянуть.
Это может напугать. Это должно напугать. И это пугает.